Немного о себе
Часть пятая. Начальные классы.
Итак началась моя учёба и мучения для родителей. Отец к тому времени уже работал в горсовете, дедушка в школе животноводов, дядя Илья — служил в Армии. Кроме того, после смерти моей матери, произошла такая история. Я есть, и всегда был единственным сыном у Оли- моей родной матери. Встал, естественно вопрос, что со мной делать, как поступить так, чтобы мне было хорошо, И вот здесь моя судьба выбраля волю моей любимой бабушка Хьены, а именно: отцу предстояло жениться на сестре моей матери Маруси, к которой он в принципе относился неплохо и жениться ради меня согласился, но он к этому не очень-то и был готов. Да и у родственников по линии отца, сестры Зины и у других Ельчан были на этот счёт другие планы, отличные от бабушкиных. Тем не менее, решено было так и СЛАВА БОГУ, что так. Мне было в этой семье очень хорошо. Меня все любили, ко мне всегда хорошо, даже с предпочтением относились. Вскоре у Давида и Маруси один за одним родились два сына, Борис и Семён, а затем, в 1956 году и младший сын, Миша. И Борис, и Семён, и Мишка были и навсегда останутся моими роднымии ещё раз родными братьями, хотя и рождены от разных матерей, так оно есть-так и будет. Несмотря ни на какие жизненные неувязки. Все сейчас живут в Израиле. К, сожалению, в октябре 2007 года, похоронили моего Любимого Братика Бориса, но о нём будет посвящена отдельная статья.Хотя я был прилежным и послушным учеником, звёзд с неба я не хватал. У меня всегда где-то и что-то сверлило, я куда-то торопился, спешил, ведь меня всегда ждали друзья с картами и куревом. Помню как мы сооружали сигареты: двое, которые были постарше, Лёва и Лёра, собирали БЫЧКИ, а мы, я и Йося Хазанович собирали и мелко растирали сухой мох, который мы находили в доме Лазбиных, бумагу использовали из старых газет, а вот СПИЧКИ- была большая проблема, где их достать, ведь каждая спичка в доме была на учёте. Но мы и эту задачу решали, но зато какое удовольствие получали от ЗАТЯЖКИ? Это надо прочувствовать самому, чтобы ПОНЯТЬ. Что интересно, никто из нашей компании не стал нм хулиганом, ни бандитом — все выросли нормальными людьми, мы были просто детьми того ВРЕМЕНИ. И курить, и играть в карты мы никого не учили, если этого не хотели другие ребята, так мы и выросли, и потихоньку брались за УМ. А помогали нам не ремень и палка, а доброе СЛОВО учителя, отца, родителей, друзей.
Вы уже поняли, что главным в моём детстве это было усадить меня на место и толком объяснить, что мне надо делать. И я как мог делал уроки, читал, писал, пытался что-то пересказать. Но тут обнаружилось, что к семи годам, я толком не мог говорить по-русски и мне с большим трудом приходилось писать русские буквы.
А если я и как-то что-то написал, то ни я ни кто другой не могли прочесть, что я написал. Вот тут и начались мои главные проблемы. Ведь и в доме, и на улице и между собой с друзьями разговаривали всегда и везде на идиш, в школе тоже говорили на идиш, а писать нужно было по русски. Не знаю как кому, но лично мне это очень не нравилось, так как это отнимало всё моё время отведённое для приготовление уроков, а... ещё надо поиграть с ребятами. И так продолжалось целых три года. Для меня это самые мучительные школьные годы, которые мне очень долго приходилось вспоминать, да и сейчас я их не забыл. Как-то в 1950 году, на лето из Воркуты приехали к нам отдохнуть моя тётя Зина с Сашей да ещё и взяли своего недавно родившегося сынишку Бориса Ложкина. Дело было в мае месяце, как раз перед окончанием четвёртого класса. Помню эти весёлые дни, когда приезжали гости из Воркуты, но однажды вдруг стало через чур спокойно, взрослые куда-то. ушли, я с маленькими братиками (двумя Борисами и Сёмой) остался дома. Ведь я уже был большой, мне было уже 10 лет.
Спустя минут сорок возвращается мой отец, тётя Зина, Саша, а за ними вся в слезах моя бабушка. Я сразу почуял, что против меня что-то затевают, так как бабушка всегда плакала, когда грозила беда. Она мне давала сигнал — БЕРЕГИСЬ. И вдруг я увидел в руках у отца большую амбарную книгу, где-то 50х50 см и толщиной сантиметров 7-8. Ну, думаю, конец. Бить будут. Но тут моя тётя Зина и отец спокойно подходят ко мне и пока миролюбиво подносят мне эту самую амбарную книгу. Я не понял, к чему она мне и что я должен с ней делать. Отец посадил меня за стол, сам сел рядом, раскрыл книгу и говорит:
— ТЫ ЗНАЕШЬ, что учительница оставила тебя на лето по письму?
Конечно, я об этом впервые услышал, мне об этом никто раньше не говорил. Да, я писал коряво, грязно, что трудно было без переводчика прочесть, но я писал практически грамотно, ошибок было мало. И вдруг, переэкзаменовка, да ещё от моей любимой учительницы. Мне стало не по себе, и мне в тот момент захотелось замкнуться и побыть одному. А бабушка, как бы чувствуя моё желание, попросила оставить меня одного. И я сразу сообразил причём здесь амбарная книга. Я позвал отца и сказал, что готов на всё, но мне нужна помощь. Тётя Зина, Саша и мой отец переглянулись, улыбнулись, обняли меня и все поочерёдно поцеловали. Так начались мои летние каникулы и самое запоминающееся лето в моей жизни, может быть в какой-то степени повлияющее на мою дальнейшую жизнь. Так сложилось, что у всех старших Фурманов, моего отца, Зины и даже у Саши были великолепный и квалиграфический почерк, очень чёткий, красивый, с наклоном под нужным углом. И главная задумка моих предков было и меня научить этому. Но как! Мне просто аккуратно написать букву стоило большого труда. Тогда Зина окрыла амбарную книгу перед моим носом, взяла ручку, вставила в неё новое перо №96, обмакнула перо в чернильницу и... аккуратненько, ровненько, как будто из ПРОПИСЕЙ написала первую букву. Я замер от восторга, испуга и зависти... от того, что я никогда не смогу даже приблизительно так написать. А отец понял мой испуг и говорит:
— Ничего, сынок, к концу лета и ты будешь так писать, даже лучше!
И я окончательно загрустил — это означало для меня в то время, что лето для меня закончилось, даже не начавшись.
Следующим для меня было такое испытание: Я должен был ровненько под определённым углом разлинеить все листы этой проклятой амбарной книги, как в ПРОПИСЯХ, от первой до последней страницы. А чтобы я не вырывал листы, отец пронумеровал страницы. Их оказалось более 500. На всю эту работу у меня ушло более 10-и дней кропотливого труда. Затем, отец дал мне ученическую тетрадь для ПИСЬМА, были в то время такие тетради, специально разлинееные и попросил написать своё имя, как можно красивее, что я охотно и сделал. Потом я ещё чего-то писал в этой тетрадке — какие-то предложения, фразы, уже не помню что. Помню только, что эта самая тетрадка и являлась предметом моего стыда. Меня, естественно, как мученика накормили, напоили ЧАЕМ, отправили спать.
А наутро, я обнаружил на стуле, возле моей кровати эту ДУРАЦКУЮ амбарную книгу, в которой на десяти листах, как будто в прописях была написана буква — А. Причём, вверху заглавная, ниже прописная. Меня охватила дрожь, что БУДЕТ? И я так должен написать! Смогу ли когда-нибудь, даже близко к тому, что здесь написано изобразить? Быстро одевшись, я схватил эту книгу и побежал к бабушке искать защиты, больше идти было некуда. Но и она мне твёрдо ответила, что по другому нельзя, что я должен, наконец, понять, что отец не шутит, а серьёзно мной занялся. Отец был на работе, Зина с Сашей отлучились в магазин, а я, что Я, я начал потихоньку писать букву А (а). Моим рабочим местом служил самый большой стол в доме, а чтобы мне никто не мешал, все уходили, а если кто и находился в доме, то говорили шёпотом. Через несколько дней я понял, что такая чрезмерная опека мне никчему, я выбрал своим рабочим местом сарай, где мне был сооружён стол, стул и все другие удобства. По несколько раз в день ко мне подходили поочерёдно то Зина, то Саша и по-доброму помагали то делать правильный наклон, то нажим и у меня потихоньку стала вырисовываться буковка А (а), именно вырисовываться, так как я не просто писал, а рисовал буквы. И так изо дня в день, буква за буквой, страница за страницей, и я так увлёкся, и мне так стало интересно, что первая моя зависть, что кто-то может, а я нет, напрочь и навсегда, на всю мою последующую жизнь ушла и больше никогда я никогда и никому не завидовал. Я тогда считал да и теперь считаю, что если я смог выстоять то лето, победить самого себя и своё самолюбие, значит я способен сделать и другие добрые дела.Короче, я исписал всю амбарную книгу чёткими буквами, старался как только мог. Я был горд не только за себя, но и за всю Фурмановскую родню, что я не подвёл их и могу как и они красиво писать.
Но важно и другое, я сумел воспитать в себе силу воли, научился быть решительным и собранным в трудные моменты, стал усидчивым, дисциплинированным, стал терпеливым. Считал и до сих пор считаю, что те два месяца именно и создали мой характер, думающего, усидчивого и доброго человека, так как я ни на кого не был обозлён, никого не винил, но ЗАТО: какое удовольствие и награду за мои труды, я получил 1-го августа, когда я пошёл в школу писать диктант. Совершенно не помню о чём я писал, но когда диктовка закончилась и сдал тетрадку своей учительнице, она посмотрела вокруг, по сторонам — нет ли кого в классе, кроме нас, и никого не обнаружив, она спросила меня: кто это написал и что это за безобразие такое! Я ничего не ответил, а только аккуратненько подписал в диктанте мою фамилию и имя. Только сейчас до неё дошло, что диктант действительно написал я, а кто же ещё! К счастью ошибок тоже не было. Я написал не только красиво, но и грамотно.
Когда я возвратился домой, дома был настоящий праздник, я был героем дня и конечно был очень рад. А отец достал мою последнюю тетрадь с моими каракулями, положил рядом с амбарной книгой и говорит: смотри сынок, что можно достичь всего за два месяца, если очень захотеть, хотя мне в самом начале этой взрослой затеи не хотелось ничего делать. И только бдагодаря моему старанию, помощи родных и близких мне людей, я смог преодолеть страх, недоверие самому себе, зависть, сумел перебороть в себе робость. Да, теперь я мог идти в школу совсем другим человеком, я полюбил русский язык, стал много читать и детство моё практически закончилось.
Помню, как через несколько дней, меня послали в магазин за разливным пивом. Взял я трёхлитровую банку, пива мне налили, так как меня все продавщицы знали чей я сын, несу пиво домой и задумался. А навстречу мне неслись какие-то мальчишки, и случайно зацепили меня. Банка выпала из моих рук, разбилась, пиво, естественно разлилось. Когда я нагнулся, чтобы собрать остатки банки и выбросить, я случайно встал на коленки и осколками от банки порезал себе колено. До сих пор ношу на себе этот шрам и всегда вспоминаю детские годы.
А история с переэкзаменовкой на лето, это просто была устная договорённость моих родителей и учительницы, моей самой первой и любимой учительницы. Конечно, как я уже потом понял, всё это было подстроено незаконо, но, к счастью, моему счастью, это пошло мне на пользу. И с этих пор, я стал чуть ли не самым прилежным учеником в классе.
Ну а родители, естественно, хотели отвадить меня от моей, на их взгляд, сомнительной кампании. Я реже стал появляться на улице, практически перестал участвовать в приготовлении сигарет, почти не играл в карты, словом постепенно отошёл от моей первой послевоенной кампании, что для меня было очень даже, на мой взгляд, опрометчивым поступком. Но взрослые считали иначе.
Вообще, в то время вся моя детская жизнь была борьбой, не только с самим собой, но бабушки с отцом за сферу влияния на меня. Отец хотел воспитать из меня настоящего мужчину, тем более, что поводы у него были — он сам был ЧЕЛОВЕКОМ про которого говорят, что у него руки и голова на МЕСТЕ. Он мог практически всё делать сам и часто привлекал меня. Я очень охотно общался с отцом и проводил с ним много времени, а моя бабушка меня очень ревновала, боялась, чтобы я не попал под влияние родственников отца, бабушка считала, что я СИРОТА, воспитываюсь без МАМЫ, хотя и любви и материнского тепла мне вполне хватало от бабушки и Меры. Они мне полность заменили Мать, в отношении тепла и ласки. Я же не хотел никого обидеть и старался быть добрым, отзывчивым и самостоятельнвм мальчиком, тем более, что в семье росли два моих братика, Борис и Сёма, которых я очень любил и являлся для них главным воспитателем
Помню ещё, как будучи 8-9 летними, мы сооружали себе деревяные коньки, привязывали к валенкам, выезжали на дорогу на Мозырь, что в 10 км. от Калинковичи, цеплялись железными крючками за грузовые машины и так до самого моста через реку Припять. Мост тогда ещё был деревяный и мы боялись по нему ехать на коньках. Гораздо позднее в году 1950-1951 построили железобетонный мост, который существует до сих пор. А раньше для нас это был высший кайф.
В конце 40-вых-начале 50-х годов через дорогу от наших соседей Мопсиков построили дом (также как и у нас с Чечиками — трёхстен). Голоды и Сташевские, жёны их были родные сёстры. У Ципы Голод было двое детей ФИМА и Роза, а у Фрумы Сташевской бало много детей, мне кажется, что кто-то в детстве умер. Но я знаю, что кроме Фимы и Раи, остальные дети жили кажется в Ленинграде или в Москве. Так вот в десятилетнем возрасте мы подружились, учились в параллельных классах, помогали друг другу по учёбе, часто вместе делали уроки, а главное они меня в 11 лет научили играть в шахматы. Нас это так увлекло и так заинтересовало, что любовь к шахматам и дружба с этими ребятами, напрочь выбили из меня КАРТЫ и КУРЕВО, хотя очень редко и баловаоись этим, но уже редко, затем надолго-долго забыл, что это такое!
Постепенно послевоенная жизнь начинала налаживаться, мы немного подрастали, становились умнее, детство заканчивалось, мы становились более самостоятельными и ответственными за свои действия и поступки и из ШАЛОПАЕВ првращались в НОРМАЛЬНЫХ детей, прошедших ВОЙНУ, ГОЛОД, РАЗРУХУ, НУЖДУ, лишённых обычного детства и отцовской ласки в ранние годы жизни. Да откуда это взять — ведь отцы наши воевали.
После возвращения из эвакуации, когда люди понемногу устроились в Калинковичи, а те кто уцелел, уже вернулись с фронта, повсеместно начался поиск родственников, связь с которыми была утерена во время войны. Помню, как отец взял меня с собой, когда поехал в Ельск. Слезам и радости не было предела. Дело в том, что почти всю отцовскую родню немец уничтожил, так как они не успели уехать, а тётю Зину, молодую красивую, 18-летнюю девчину забрали на работы в Германию. В начале статьи я уже немного останавливался о дальнейшей судьбе Зины. В Ельске жили тогда семья погибшего брата отца Абраши — его жена, учительница истории, с тремя детьми, старшей дочери Бебы и двух сыновей-близнецов, Бориса и Семёна. Кстати, Семён живёт сейчас в Израиле, имеет двух сыновей, один из которых является РАВВИНОМ. Борис с семьёй остался жить в Белоруссии, а Беба- в России... Уцелели и другие родственники отца, которые успели убежать из Ельска, это Семья Гутников, которая впоследствии переехала в Минск, уж через много лет эммигрировала в США.
Дедушка разыскал своих сестёр в Речице, Слава БОГУ, они остались живы, мы потом часто встречались, навещали друг друга. Бронькины дети и Пашин сын очень любили приезжать в Калинковичи, я любил приезжать в Речицу. В раннем детстве это была хорошая отдушина от будней.
Помниться как в 1949 году я впервые побывал на свадьбе, это Мера, дочь Шмола вышла замуж и вскоре уехала жить в Караганду, где прожила много-много лет.
Ещё помню, как впервые после войны приехал мой дядя Илья в звании старшины роты. Это было кажется в 1948 году. Тогда он разыскал свою довоенную подругу, с которой учился в Хедере, потом в школе. Переписывались, а когда он приехал вторично в начале 1950 года, они поженились. И Лиза Лельчук (девичья фамилия Фридман) на целых 30 лет стала женой офицера и объехала вместе с моим дядей весь Союз с Запада на Восток, родив двух великолепных детей, сына Яника и дочку Белочку, моих двоюродных братика и сестричку. Живут Илья с Лизой вместе уже почти 60 лет, дружно, спокойно. Илья прослужив более 30 лет в армии, в 1974 году ушёл в отставку в звании подполковника. Имеет много наград, несколько орденов и около пятнадцати медалей. Служил в танковых частях. Сейчас Илья с семьёй, детьми, внучками и правнуками живёт в Израиле.
Да, я забыл описать, что представлял в то время наш дом. В салоне стояла большая железная кровать, на которой спала моя бабушка, там же стоял обеденный стол, большой шкаф с одеждой, в котором дверцы никогда не закрывались, так как барахла там было столько, что не влезало и в три таких шкафа. У окна стоял комод с вещами. В большой спальне стояла кровать дедушки, диван для меня и детская кроватка, где спал Борик. В меньшей спальне — кровать Папы и Маруси, шкаф и кроватка для Сёмки. Спасала кухня, там стоял небольшой стол за которым можно было по очереди всем покушать, позднее появился раздвижной стол. Кроме этого на кухне стоял небольшой сервант для посуды, скамейки, табуретки, вёдра кастрюли. Да, у нас ещё были и сенцы, где мы хранили всякую мелочь, в том числе и обувь. Вот такой интерьер был в нашем доме и в послевоенное время и ещё очень долго-долго, вплоть до конца 50-х, хотя отец и старался что-то достраивать, переделывать, но, увы площадь дома не увеличишь. Но! В доме была всегда очень тёплая дружеская атмосфера, дети между собой дружили, главным мозговым центром в семье была моя умная мудрая бабушка. И как она могла всё выдерживать и переносить и всегда оставаться спокойной. Она редко выходила шастать по улицам, редко выходила в магазин или на базар, но всегда была в курсе дел и всех новостей. Дом наш был очень гостеприимным, что в доме, то и на столе, причём для всех. Что есть-тем и угощали. От моих предков всегда исходила доброта и взаимопонимание. И люди это чувствовпали и знали и всегда приходили то к дедушке, то к бабушке, то к отцу за советом и всегда получали достойный и правильный совет. Не зря мою бабушку в городе прозвали ПРОКУРОРОМ, а некоторые ЗАЩИТНИКОМ. А дед, это был вообще, ХОДЯЧАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ. Будучи светским человеком, он прекрасно знал ИВРИТ, читал и выписывал еврейские газеты и журналы то из Москвы, потом из Варшавы, доставал их и через САМИЗДАТ. Нередко РАВ Калинковичи советовался с дедушкой как провести интересней ПЕСАХ или СИМХАСТЕЙРАХ. В общем, я тогда на себе ощутил и до сих пор считаю, что ЧЕЛОВЕК, как личность, почти полностью формируется в ДЕТСТВЕ, в своей семье и происходит в первые 10-15 лет его жизни. Всё, что появляется в его характере и поведении позднее, это как надстройка, украшения, а иногда и излишнее в фундаменте, заложенном дома. И вот это добро или зло, что видит ребёнок дома и закладывается в нём надолго, иногда навсегда. И нередко, сменить что-то позднее становиться практическим невозможным или даётся с большим трудом и большой ломкой характера. Позднее, когда я женился и стал сам отцом двоих детей, мы с женой старались именно в дружной семье воспитывать своих детей, чтобы дети видели и чувствовали любовь родителей не только к ним, детям, но и любовь родителей друг к другу. Это главный залог воспитания на долгие годы.
