Гельфанд - учёный и великий мыслитель

Он заставлял всех нас думать.

 5 октября 2009 года в США умер великий ученый Израиль Моисеевич Гельфанд
Он прожил удивительную жизнь, точнее, он удивительно ее прожил. Действительный член практически всех академий мира, профессор ведущих университетов всех развитых стран не имел даже законченного среднего образования. Сын раскулаченного мелкого предпринимателя, он был изгнан из провин­циального сельскохозяйственного техникума (который сам он называл «спиртовым училищем») как «классово чуждый элемент» и в поисках лучшей доли приехал в Москву к дальним родственникам. На хлеб зарабатывал, сидя вахтером в Ленинке, что позволяло читать книги и посещать, благо рядом, математические кружки в университете на Моховой. Его заметили, но в университет «чуждый элемент» не принимали. А вот для поступления в аспирантуру людей не хватало, и великий Колмогоров* * Академик Андрей Колмогоров — один из основоположников современной теории вероятности, автор пионерских работ в целом ряде областей математики. взял его к себе аспирантом. Нельзя сказать, что в дальнейшем судьба была к Израилю Гельфанду во всем благосклонна, но в том, что он ее оседлал, нет никаких сом­нений. Если суммировать отзывы о нем, то придется повторить то, что сказал Бруно Понтекорво* * Бруно Понтекорво — итальянский физик-ядерщик, с 1950 года жил в СССР.  о Ферми:* * Энрико Ферми — лауреат Нобелевской премии, один из основоположников квантовой физики. «Явление скорее единственное, нежели редкое».
История свечи
Современная математика представляет собой монблан смыслов и методов. Гельфанд был ее корифеем во многих областях, а некоторые, по существу, создал сам. Он говорил: «Мне кажется, что математика отличается от физики, от биологии, от астрономии тем, что это, если угодно, еще и язык. Именно поэтому... она занимает промежуточное положение между естественными науками и гуманитарными, например, лингвистикой. Иногда можно даже провести некую аналогию между чистой математикой и поэзией». И еще: «Нам очень не хватает математического языка, не хватает понятий для того, чтобы выразить интуитивно постигаемые закономерности». Большую часть жизни он проработал в одном из самых закрытых научных учреждений СССР. Расположенный в самом центре Моск­вы, институт этот долгое время даже не упоминался в справочнике Академии наук СССР, хотя директором его был президент академии Мстислав Келдыш. Институт прикладной математики был мозговым центром страны, обслуживавшим все оборонные отрасли: космическую индустрию, авиационную и атомную промышленность, армию и флот.
О существе этих работ Израиль Моисеевич не распространялся, говорил в шутку, что «при женщинах лучше не высказываться о сомнительных вещах». Андрей Сахаров в «Воспоминаниях» отметил, что, когда разработчикам водородной бомбы оказалось «недостаточно анализа отдельных процессов в упрощающих предположениях» и понадобились «новые методики сложных численных вычислений», в создании таких методик «особенно велика была роль группы, возглавлявшейся членом-корреспондентом АН Израилем Моисеевичем Гельфандом. Я много общался с ним и его сотрудниками, составляя фактически совместно с ними задания на разработку основных программ. Это было очень хорошее общение, хотя и не всегда простое».
О механике решения задач иногда проговаривались сотрудники Гельфанда. Один из них рассказывал, что при испытаниях очередного ракетного двигателя происходило неравномерное обгорание сопла — и ракета заваливалась. Поставленную перед математиками модельную задачу мощнейший Институт математики Сибирского отделения АН СССР брался решить за полгода. Гельфанд ее решил за вечер. Ситуацию он представил таким образом: восковой потолок, под которым находится горящая свеча. Она выжигает в воске лунку, которая с учетом положенных допущений и есть модель выгорания сопла. А эту лунку он описал дифференциальными уравнениями.
Прав был Эйнштейн, когда говорил, что у ученого воображение должно быть совершеннее, чем у поэта. Свеча — это образ. Гельфанд был членом Лондонского Королевского общества (Британской академии наук), в котором места именные, то есть вновь избранный знает, кто из великих грел его кресло. Гельфанд занимал место, некогда принадлежавшее Фарадею. А ведь фарадеевская «История свечи» — по сей день одна из классических книг юных естествоиспытателей.
Биологический семинар
Ученые, какими бы гениальными они ни были, тоже люди, и им свойственно здоровое чувство консерватизма. Почти у каждого можно обнаружить идею, греющую его на протяжении всей жизни. Гельфанд, успевавший невероятно много, готов был легко пойти на любые изменения своих взглядов. В начале 60-х в его жизни случилась беда: тяжелое, практически неизлечимое по тем временам заболевание крови у младшего сына. Несмотря на все усилия (прилетали даже известные гематологи из Штатов), мальчик погиб. Гельфанд не мог смириться со своей беспомощностью. Уже немолодым, под пятьдесят, он начинает усиленно заниматься биологией, через год ему honoris causa* * Лат. — за ученые заслуги, без защиты диссертации. присуждают звание доктора биологических наук. По свидетельству академика Гарри Абелева, он говорил, что «в биологии работает другая логика, не требующая математики в пределах более широких, чем таблица умножения…»
Гельфанд создал единственный в своем роде Биологический семинар. Вот как об этом пишет тот же Абелев, один из постоянных его участников: «Главное в работе семинара было — дойти до «сухого остатка» обсуждаемой проблемы или конкретной работы, на нем представленной. И ведущая роль в этом принадлежала И.М. Его сильный ум, глубокий интерес, язвительная ирония и отсутствие специальных знаний, позволявшее постоянно задавать «наивные» вопросы, уникально сочетались в достижении этой цели. Стиль семинара был необычным и трудным: докладчика постоянно прерывали, часто уводили вопросами в сторону или, наоборот, не давали уйти в сторону; почти для каждого его утверждения требовали обоснований, не давали скрыться за общими фразами и не делали скидок на положение и авторитет. Иногда это казалось лишним и неоправданным, но в этом были свой смысл и своя логика. И.М. часто говорил, что профессионалы, собираясь в своем кругу, как бы договариваются не касаться определенных тем или использовать понятия, лишь условно обоснованные, но неприкосновенные… Он беспощадно изгонял подобные общие положения при анализе конкретных проблем и просто отказывался их обсуждать… Он немедленно прерывал докладчика, если начинал подозревать его в «художественности», предлагал кому-либо из аудитории повторить, что сказал докладчик, или объяснить, сказал ли он что-нибудь вообще. Этот прием — повторение сказанного докладчиком кем-либо из слушателей — был одним из излюбленных и, надо сказать, вполне эффективным, хотя и не очень вежливым». Абелев — человек, безусловно, интеллигентный, и его описание только в малой степени передает чувства тех, кто испытал на себе безжалостность этого катка логики и сарказма. Среди постоянных участников семинара можно было видеть многих маститых ученых — академиков, членов-корреспондентов. Наверное, каждый из них на вопрос: «Что он дал таким людям, как вы? — мог ответить, как Абелев: «Он заставлял всех нас думать».
Без чинов
В общении он был не подарок. Свободно мог молодому ученому, предлагающему принципиально новое предприятие, сказать в глаза: «Идея ничего, но это должен делать талантливый человек, вы же не считаете себя талантливым?!» Чинов не признавал. Типична сцена на общем собрании Академии наук в Доме ученых. Гельфанд выдвигает хорошего математика К. в члены-корреспонденты. «Все мы знаем работы К. Вот сидит академик Д., он вообще-то мало что знает, но работы К. ему известны». Академик Д. — директор института и член президиума академии.
Ближайший сотрудник Гельфанда и очень близкий ему человек Михаил Цетлин один мог открытым текстом говорить ему все, что думал. Однажды при нем Гельфанда спросили, почему во всех академиях мира он действительный член, а у нас только член-корреспондент? (Это было примерно в 1963 году.) Цетлин ответил за него: «Там знают только его работы, а здесь — его самого».
Безусловно преклонялся Гельфанд только перед Колмогоровым, которого считал своим главным и, может быть, единственным учителем. И сам был преподавателем милостью божьей. Для учеников и учеников своих учеников он был и гуру, и заботливый опекун, и очень жесткий экзаменатор. Он затевал все новые и новые проекты. Одним из них была заочная математическая школа, выпуск книг для школьников. Переехав в 1989 году в США, он стал налаживать проведение совместных российско-американских олимпиад школьников.
Он никогда не спешил и всегда опаздывал. Семинары всегда начинались на полчаса, а то и на час позже. Тем не менее за свою жизнь Израиль Гельфанд успел получить все премии, которые возможно: и Филдсовскую, и Вольфа (аналоги Нобелевской для математиков), и премию Гения в США, не говоря уже о Сталинской и Ленинской. И он успел — еще при жизни — стать великим.

Вот одно из его высказываний, сделанных в достаточно узком кругу в советское время. "Когда все строили пирамиды--евреи воевали. Когда все бросились воевать и запретили воевать евреям--евреи стали торговать. Когда все бросились торговать и запретили торговать евреям--евреи стали заниматься наукой, как я. Интересно, что будет, когда все бросятся заниматься наукой и запретят науку евреям? Ничего придумать не могу!"